В феврале ночи в Берлине холодные, а ветер продувает насквозь. Отто стоит на задворках бара, прячась за мусорными баками, от которых тащит разлагающимися отходами и мочой, и весь трясется. Он одет в отцовскую куртку на рыбьем меху, которая ему, тринадцатилетке, велика, вокруг тощей шеи обмотан шарф, но что он есть, что его нет - без разницы, холод все равно пробирает до самых яиц. Еще пара минут и пацан начинает приплясывать, прыгая с ноги на ногу, обутый в рваные конверсы на размер больше. Присмотра за ним нет, поэтому он носит что попало, но сейчас стоит и понимает, что носки и шапку все-таки надо купить, - сильно холодно, - а работа у него не офисная, здоровьем рисковать неохота. Сляжешь с гриппом на неделю - потеряешь все бабки, в этом бизнесе все просто.

Когда в кармане вибрирует телефон, Отто на секунду замирает, уже потеряв веру, что этот ублюдок позвонит. Замерзшей рукой он тянется на дно кармана, достает оттуда Нокию с полной раскладкой, еще некоторое время пялится в экран, где высвечивается неизвестный номер, и снимает трубку.

- Да?

- Это Алби., - оповещает его нетрезвый мужской голос. - Ты где?

- На улице, у заднего выхода. Спустись, внутрь меня не пускают.

- Щас. Ты там один?

- Ага, давай.

- Ну, давай.

Отто отключается и убирает телефон обратно в карман, нащупывая в нем зип с двумя таблетками и выходя из своего укрытия. Алби подваливает быстро. Сначала он замирает, а потом пялится в непонятках, поверить не может, что перед ним, блядь, ребенок.

- Это че такое?

- Меня прислал Гас, я от него, - объясняет Отто и смотрит в ответ на здорового дядьку своими черными, как два жука, глазами, под которыми с одной стороны наколота звездочка, а с другой - разбитое сердечко. Оба рисунка нарисованы будто детской дрожащей рукой, партаки, по-другому их не назвать.

- Пиздец, я в шоке, - искренне поражается Алби, от потрясения забывая, нахуй он вообще сюда вышел.

- Брать будешь или как? - Качнувшись с носков на пятки, деловито напомнил Отто и вынул зип, показывая его, зажав между пальцами. - Рекомендую. N-изопропил-5-метокси-триптамин.

- Че это за хуйня такая?

- Психоделик. Действует быстро. Говорят, трахаться под ним приятно.

- Лады, давай сюда. Надеюсь не пиздишь. Сколько с меня?

- Не в моих правилах. Сто десять.

Получив смятые купюры в обмен на колеса, Отто бросил еле разборчивое «давай, бывай» и поспешил убраться оттуда, уходя тем же путем, каким и пришел: мимо мусорки, по узкой улочке прямо до конца и налево. Ускорив шаг, он запахнул куртку и перешел на бег, зная, что на последний автобус нужно успеть сесть до двенадцати, иначе придется ночевать здесь, в центре, а зимой с теплыми местами для сна тут большая напряженка.

Добравшись до остановки и немного переведя дух, Отто сверился со временем, - в запасе у него было еще шесть минут, - а значит время и покурить. Сигареты он спер у отца и закашлялся после первой тяжки от крепости, но докурил, и втоптал окурок в бетонную плитку прежде, чем прыгнуть в автоматически открывшиеся перед ним двери.

У дома Отто был меньше, чем через двадцать минут, но перед этим зашел в маркет, который держала семейная пара индусов, и затарился там молоком, хлебом, яйцами и самым дешевым беконом, который только был, и то, потому что срок его годности истекал через три дня.

В их квартире на втором этаже было тихо и темно. Отец был на ночной смене, а мать спала, снова не выключив ящик. Отто тихо прокрался в гостиную, накрыл, спящую в отключке из-за таблеток и пива, мать одеялом, собрал пустые бутылки, взял полную пепельницу и унес все это на кухню, где горизонтальные поверхности были забиты мусором и грязной посудой. Осторожно сложив бутылки в огромный мусорный пакет, чтобы те не гремели, и вытряхнув пепельницу туда же, Отто убрал все купленное в холодильник и пошел к себе в комнату, закрывшись в ней изнутри на ключ, чтобы отец не смог вломиться к нему утром, чтобы до этого времени все было хо-ро-шо.